Дева и Змей - Страница 88

— Подожди, — Элис подняла руки, — давай-ка еще раз, если не возражаешь. К каждому смерт… к каждому человеку, — последнее слово она выделила для себя, вот уж чего не хотелось, так это заразиться от фейри пренебрежением к людям, — к каждому человеку приставлен слуга Крылатого…

— Лонмхи, а не слуга.

— Хорошо, пусть так. И эти лонмхи могут влиять на мысли и чувства, менять память, что еще они могут?

— На что хватит сил, — Бео пожала плечами, — лонмхи Полуночи заставляют смертных вредить себе и друг другу. Делать зло. Прости, если я плохо объясняю, но это только мой свет повсюду, с каждым живым или мертвым созданием, не прячущимся от солнечных лучей, только свет, а я — здесь. И очень редко смотрю вокруг. Спроси у Крылатого. Правда, он тоже не знает, что такое Зло, но сможет объяснить тебе, чем заняты его лонмхи. Хоть он и просил меня отвечать на все твои вопросы, но, знаешь, госпожа, мой свет убивает большинство его слуг и рабов, поэтому я, увы, немногое могу рассказать о них.

— А о себе? — тут же зацепилась Элис. — Если ты убиваешь его гиолли, — она похвалила себя за то, что вспомнила это слово, — он же должен… ну, я не знаю, как у вас принято. Мстить, что ли?

Бео склонила голову, улыбаясь так удивленно и доброжелательно, как, наверное, улыбаются нянечки в школах для детей-инвалидов:

— Крылатый должен мне мстить? Он способен уничтожить меня, но, тайарна, сколько живых созданий останутся тогда без света и тепла?! Владыке Темных Путей пристала бы такая месть: погасить все солнца и забрать себе все уходящие жизни, но не Крылатому, нет! Он… другой. Даже когда Сияющая-в-Небесах вливает в мой свет частицу своего, когда мои лучи выпивают у Эйтлиайна все силы и могут отнять саму жизнь, даже тогда он просто уходит. Он не такой, как все фейри, ты знаешь, его душу отдали когда-то Белому богу, и, наверное, потому принц так могуществен и так милосерден, и… нет, — Бео рассмеялась, покачивая головой. — Но, знаешь, госпожа, если для тебя это важно, то принц бывает ужасен, когда вершит суд над воинами и племенами Полудня. Он считает, что им не место в Тварном мире, и жестоко карает тех, кто нарушает его волю. Великолепные казни, пытки, утонченная жестокость — Крылатый знает в этом толк. Только я не понимаю, зачем тебе надо, чтобы он был таким? Скажи, это тело — единственное у тебя?

— У вас тут интересные представления о милосердии, — Элис из вежливости выдавила в ответ на улыбку Бео кривоватую ухмылочку. — Какое тело? Мое? Да, конечно единственное.

— Значит, ты можешь говорить только словами и мыслями, а видишь лишь то, на что смотрят глаза?

— Тонкое наблюдение. Да, все так. А почему ты спросила?

— Не только Крылатый хочет знать, кто ты и откуда. Если ты тяготеешь к жестокости…

— Да, нет, — Элис отмахнулась, — разве у вас тут жестокость? Вы бы на людей посмотрели. Просто хотелось знать, как Тьма уживается со Светом.

— С солнцем, госпожа, с солнцем. Со Светом Тьма не уживется никогда. Я же говорила тебе, свет Сияющей лишает Крылатого сил и может даже убить. Всюду, где есть рассветы и закаты, ему нужно быть осторожным, потому что в эти часы мои лучи смертельны не только для его подданных. И поэтому мы не можем быть вместе, — Бео простодушно развела руками, — только очень недолго.

“Я знала, — напомнила себе Элис, — знала с самого начала, как только “оно” стало “ею”. Ладно, зато с Сияющей у них точно ничего не было”.

Курт третий день почти безвылазно проводил в саду, за столом, читая и конспектируя записи Лихтенштейна. Конспектируя, разумеется, в памяти: чем меньше бумажек, тем спокойнее.

Элис третий день жила в Берлине. Думать о ней хотелось все время, и велик был соблазн поселиться в гостинице рядом с телефоном, чтобы каждые десять минут звонить и справляться, как дела у госпожи Ластхоп. Курт гнал от себя экстремистские идеи. Единственное, что он позволил себе, это позвонить Вильгельму. Тот, хоть и семейный человек, а к заезжей гостье проявил интерес настолько неприкрытый, что обратиться за помощью к нему было равносильно оказанию услуги.

Капитан фон Нарбэ просьбу воспринял с некоторым удивлением, однако встретиться с Элис согласился без колебаний. Курт и сам мог бы наведаться в отель, но с непривычной для себя робостью подумал, что, уезжая из Ауфбе, Элис, может быть, хотела уехать и от него. А если так, лучше пока не навязывать ей свое общество. Черт его знает, что подтолкнуло ее бросить все и сбежать в Берлин?

Вильгельм отзвонился вечером, в условленное время, весело доложил, что фройляйн Ластхоп чувствует себя замечательно, настроение у нее отличное, она много гуляет, причем — одна, даже, насколько может судить он, Вильгельм, без охраны. Но, с другой стороны, что он, Вильгельм, понимает в охране, он же пилот, а не бодигард, или как это правильно по-американски?

Нет, поговорить с Элис хоть сколько-нибудь долго, к сожалению, не получилось. Она сама ничуть не возражала, даже предложила составить ей компанию на прогулке, просила показать Берлин, о котором не знают туристы…

Курт сдержался и не стал рычать в трубку. В конце концов, Вильгельм не виноват, Курт сам его попросил. Но показать Элис Берлин, любой, какой ей только захочется, он мог бы не хуже капитана фон Нарбэ.

— Словом, — подытожил Вильгельм, — если бы не дела государственной важности, мы с фройляйн Ластхоп, возможно, звонили бы Вам сейчас вместе. А если Элис и сбежала, то не от вас, Курт, за это я ручаюсь. Она сожалела, что не может вам позвонить. А я, разумеется, не стал говорить, что сегодня в девятнадцать ноль-ноль вы будете сидеть у телефона и ждать звонка из Берлина.