Дева и Змей - Страница 22

Золотистое облако стремительно приближалось. Невидимое отсюда, от ворот, но ощутимое бьющейся в нем, подобно сердцу, прекрасной и светлой Силой.

Принц повернулся лицом к густым зарослям, чувствуя, что начинает меняться, и удерживаясь от этого. Сила давила, прижимала к земле, одолевала… почти. Они были равны и вполне могли потягаться, но не в новолуние. Только не в новолуние! А потом гибкие ветви плакучих деревьев раздвинулись, открывая широкий душистый проход, и по этому зеленому коридору к замку вышел зверь.

Зверь был белым, почти светящимся. Белоснежным. С золотой, стекающей до земли гривой. Глаза газели серьезно и задумчиво смотрели на принца, напряженно застывшего у ворот. А над глазами, короткий и крепкий, завитый изящной спиралью, торчал перламутровый рог.

Узкая сухая голова приподнялась. Дрогнули изящно вырезанные ноздри. Мягко, не примяв травы, переступили точеные копыта, смертоносные в своей хрупкой завершенности.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Единорог и Змей. Два воплощения двух Сил. Противоположных. Вечно враждующих и вечно связанных великим Законом. И Единорог был прекрасен лишь Свету присущими чистотой и ясностью, лишь Свету присущими мудростью и красотой. Но, гордый и надменный, стоящий в воротах своего замка, черный принц казался столь же прекрасным. И так же чужда была его красота всему человеческому, как и светлая красота его противника.

Волна бликов пробежала по белоснежному телу Единорога. Короткий выдох. Золотое облако растаяло, и перед Эйтлиайном встал высокий золотоволосый парень с пронзительными зелеными очами.

— Пусть темна будет ночь над тобой, Представляющий Силу!

Он помолчал и добавил совсем другим тоном:

— Ну, здравствуй, Крылатый.

Принц прикусил губу. Но все-таки не выдержал — улыбнулся. Помедлил еще мгновение, а потом они одновременно шагнули навстречу друг другу и крепко обнялись.

— Конь рогатый! — тепло произнес Сын Дракона.

— Змей подколодный, — медовым голосом пропел Единорог.

Заклятые друзья, обреченные ненавидеть друг друга, они были полководцами двух враждующих армий. Но на поле боя довелось им встретиться лишь однажды, и сражались они тогда на одной стороне. Так бывает: с начала времен длящаяся вражда может быть забыта, когда появляется общая угроза. Куда труднее бывает забыть о дружбе, родившейся в горниле боя.

“Хотя… — Эйтлиайн усмехнулся, разливая по кубкам хмельной нектар, — в нашей ситуации правильнее было бы говорить о купели. Горнилом там и не пахло”.

Им многое нужно было сказать друг другу. Многое вспомнить. О многом узнать. Они молчали, любовались перламутровым сиянием нектара в хрустале. Пока, наконец, Гиал не спросил:

— И каково это, представлять Силу?

— Что, так заметно?

— Как ты изменился? Да, очень. Но только для тех, кто знал тебя иным. Таких осталось немного, а те, что есть, вряд ли явятся сюда, пока Сияющая не решит, что пришло время войны. Ты стал осторожнее, Крылатый. Насколько я понимаю, ты больше не будешь благодетельствовать полуденный двор высочайшими визитами?

Эйтлиайн вместо ответа приподнял свой кубок — безмолвный тост в честь собеседника.

“Собутыльника”.

— И соратника, — напомнил Единорог.

Насчет полуденного двора он был абсолютно прав: сыну Дракона и в страшном сне не мог привидеться визит туда, высочайший или любой другой. Были времена… о, да, были и такие времена! — когда черный принц, достаточно могущественный, чтобы ничего не бояться, и достаточно беспечный, чтобы не заботиться о безопасности, выезжал на охоту в подвластные Владычице земли, а порой и появлялся при ее дворе, от души наслаждаясь переполохом и ненавидящими взглядами со всех сторон. Тогда его жизнь была только его жизнью, а смерть доставила бы неприятности разве что близким.

Все меняется.

— Я научился бояться.

— Да, — согласился Единорог, — власть налагает ответственность. Я так и не спросил у тебя тогда, на что похожа твоя сила?

— Ты спрашивал. Но это не моя сила. Я всего лишь представляю ее. И похожа она на ручей. Чтобы черпать из этого ручья, — Эйтлиайн улыбнулся, — у меня есть замечательное, крупноячеистое решето. К чему эти вопросы, Гиал?

— Давно ты умер?

— Еще интереснее! Я не умер. Меня убили. Если считать, как смертные, и не учитывать лакуны… четыреста восемьдесят девять лет пять месяцев и двенадцать дней назад, — несколько секунд он наблюдал за собеседником, насмешливо щурясь, — что, Гиал, привык жить вне времени?

— Четыреста восемьдесят девять лет, пять месяцев… ни о чем не говорит, — Гиал развел руками, — ты прав, я привык к безвременью. Это много или мало?

— В тридцать раз больше, чем я прожил… живым. Если не учитывать лакуны. Да что тебе с того?

— Хотелось бы знать, кто?

— Она умерла.

— Та девушка? — Гиал задумчиво поднял глаза, взгляд его стал глубоким и туманным. — Простушка, но она была чиста и невинна, и хорошо пела. Мне нравилось, как она поет. Что же сталось с вами, Крылатый?

— Начать с того, что у нее было имя, — язвительно напомнил Эйтлиайн, — ее звали Катериной, и была она вовсе не простушка, а боярская дочь. Помню, ты называл ее принцессой, оправдывая свои музыкальные пристрастия.

— Смертная, — Гиал пренебрежительно взмахнул изящной рукой, — мне нет больше дела до их титулов и родовитости. Но расскажи мне, как это вышло? Ты смеешься сейчас, а ведь я помню — она любила тебя. И чистота ее омрачилась было твоей темной силой, однако и в тебе появился тогда отблеск света. Да, конечно, я помню, — он задумчиво улыбался, — это долго было поводом для шуток. Говорили, что род Дракона тяготеет к смертным. Твой дед, твой отец, наконец, ты сам…